Неточные совпадения
Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись на спинку стула, она стояла у стенки и набожно молилась; подле нее стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся, заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными,
остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности, на который мы рассчитывали, был потерян.
Как передать мои страдания в то время, когда
бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она
останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала?
Делать было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался служить мне, и я молча
остановился перед
бабушкой.
Даже пробовал заговорить с
бабушкой, да она не сможет никак докончить разговора:
остановится на полуслове, упрет кулаком в стену, согнется и давай кашлять, точно трудную работу какую-нибудь исправляет, потом охнет — тем весь разговор и кончится.
«Как это они живут?» — думал он, глядя, что ни
бабушке, ни Марфеньке, ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб
остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» — говорит
бабушка.
Она рвалась к
бабушке и
останавливалась в ужасе; показаться ей на глаза значило, может быть, убить ее. Настала настоящая казнь Веры. Она теперь только почувствовала, как глубоко вонзился нож и в ее, и в чужую, но близкую ей жизнь, видя, как страдает за нее эта трагическая старуха, недавно еще счастливая, а теперь оборванная, желтая, изможденная, мучающаяся за чужое преступление чужою казнью.
— Здесь, здесь, сейчас! — отозвался звонкий голос Марфеньки из другой комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг
остановилась. Она глядела то на
бабушку, то на Райского, в недоумении.
Бабушка сильно расходилась.
Райский видел, что по лицу
бабушки потекла медленно слеза и
остановилась, как будто застыла. Старуха зашаталась и ощупью искала опоры, готовая упасть…
Это было более торжественное шествие
бабушки по городу. Не было человека, который бы не поклонился ей. С иными она
останавливалась поговорить. Она называла внуку всякого встречного, объясняла, проезжая мимо домов, кто живет и как, — все это бегло, на ходу.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с
бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто
останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Дядя весь вскинулся, вытянулся, прикрыл глаза и заиграл медленнее; Цыганок на минуту
остановился и, подскочив, пошел вприсядку кругом
бабушки, а она плыла по полу бесшумно, как по воздуху, разводя руками, подняв брови, глядя куда-то вдаль темными глазами. Мне она показалась смешной, я фыркнул; мастер строго погрозил мне пальцем, и все взрослые посмотрели в мою сторону неодобрительно.
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными глазами взбежал на крыльцо, отпер двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости просим, батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я узнал, что тут всегда
останавливался наезжавший иногда главный управитель и поверенный
бабушки Куролесовой, которого отец с матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
—
Бабушка! я не буду просить у него прощения ни за что… — сказал я, вдруг
останавливаясь, чувствуя, что не в состоянии буду удержать слез, давивших меня, ежели скажу еще одно слово.
Аннинька, не снимая шубы, прошла по всем комнатам и
остановилась на минуту только в спальной
бабушки и в образной.
Чем дальше уходили мы от дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углубленное тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звезды. Выкатилась откуда-то собака,
остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят ее глаза; я трусливо прижался к
бабушке.
Было жарко,
бабушка шла тяжело, ноги ее тонули в теплом песке, она часто
останавливалась, отирая потное лицо платком.
Рогожин, по отъезде
бабушки, заехал домой и сидел однажды у себя в сенном чулане и в одно и то же время читал какую-то книгу, ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших на него со всех сторон ребят. В это самое время пред открытыми дверями его сеней
остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и с нее спрыгнул посол из Протозанова.
Так было дело, когда один раз мне случилось повстречаться с нашим жильцом на лестнице.
Бабушка за чем-то послала меня. Он
остановился, я покраснела, и он покраснел; однако засмеялся, поздоровался, о бабушкином здоровье спросил и говорит: «Что, вы книги прочли?» Я отвечала: «Прочла». — «Что же, говорит, вам больше понравилось?» Я и говорю: «Ивангое» да Пушкин больше всех понравились». На этот раз тем и кончилось.
— Ну, ну, ну! Не
останавливаться! — кричала
бабушка, — ну, чего вам такое? Некогда с вами тут!
При виде
бабушки генерал вдруг остолбенел, разинул рот и
остановился на полслове.
На пути к
бабушке я
остановился на несколько дней в Орле, где тогда служил совестным судьею мой дядя, который оставил по себе память честного человека.
Странное дело: чем больше волновалась и кипятилась я, тем все спокойнее и спокойнее становилась
бабушка. Наконец, когда я
остановилась, чтобы перевести дух, она положила руку мне на плечо и произнесла сурово...
Когда арба с золоченым гробиком
остановилась у открытой могилки,
бабушка заплакала и запричитала, как простая грузинка...
Я прижался к
бабушке; она
остановилась как вкопанная на одном месте, но, оправившись от испуга, стала благоговейно креститься и читать псалом: «Живый в помощи Вышняго», да и мне велела читать его за собою.